195 Mare Street

       Вы спрашиваете меня когда заканчивается анархо-туризм и начинается political exile, я отвечаю: когда не оказывается времени писать. Десяток начатых текстов о самых полных, желтых, избалованных моментах, просроченные визы, длинные волосы, острая потребность жить вечно. Перемещение по странам, по людям, по идеям, вдавливание до упора кнопки радости. А теперь другое: я хочу  врасти в землю, стать землей, быть необходимостью и оставлять после себя свидетельства своего существования.  Ненадолго, потому что потом опять все снова, так и только так, пока мое тело не износится до состояния, когда мне придётся умереть.

       Но это не скоро, а пока я сижу на кровати, под розовым одеялом со специальными рукавами, так, что только голова и руки снаружи. Стена справа – выцветшие обои с китайскими девственницами, изящные фарфоровые позы, точки вместо рта. Слева – стена, обитая перламутровой шерстью, леопардовой не найти. Куча подушек, одеял, специальная полка для боксерских перчаток, свечи, костюм волшебника, скейтборд, 3D дом периода Викторианской эпохи, щели, складки, дыры в потолке, полу, стенах, одежде, посуде, в моем теле очень много дыр, особенно, когда я двигаюсь, так что это нормально. Это моя комната, она в доме, дом на улице, а улица в районе и только потом в городе. 195 Mare street, Hackney, London.

    
        Полтора  месяца назад мы засквотировали огромное здание, большое, старое и упрямое. По утрам, когда я спускаюсь по лестнице, я чувствую, что оно в один день загорится, разрушится или утопит себя, только чтобы назло. Каждый день мы боремся с выбитыми окнами, дырами в потолке, ободранными обоями, голубями, мышами, пылью, сгустками материи нечеловеческой природы, ветер разносит всё это по коридорам и комнатам, путает так, что мы теряем ориентиры и часами блуждаем по дому, не узнавая ни пространство, ни друг друга. Ливень в гостиной – моя любимая трагедия. Я смотрю как вода бежит по стенам, капает в тарелки, просачивается между половицами, льется по мне, я медленно мокну, представляя, что я сижу в доме, где с потолка вода бежит по стенам, капает в тарелки, просачивается между половицами, льется по мне... Вчера не было дождя и мне было не по себе, как в голодном желудке большого спокойного животного.

     
        Я не очень разбираюсь в днях и ночах, как они связаны и как их считать, но я знаю точно, что теперь мы уже починили крышу, провели электричество, заделали дыры,  вставили окна, вымели грязь, покрасили стены, но голубей и мышей оставили, сквотерская этика. Есть такое слово - «комфорт», иногда я сомневаюсь в том, что именно оно значит, но знаю точно, что теперь мы к нему ближе. Потому что две недели назад мы, наконец, открыли social center со всеми привычными атрибутами: pervert screenings, queer free shop, alco trash bar, hard core vegan kitchen, dark metal bike workshop, dirty language school, anti-eco public garden etc. Сейчас это самый большой anarchist social center в Лондоне и мы все в шоке. Я до сих пор не понимаю, как у нас появляются вещи: килограммы одежды, десятки разобранных велосипедов, коробки посуды, диваны, стиральные машины, печи, холодильники, человеческие тела, органы животных, коллекции экскрементов, килограммы частей сушеных насекомых… Нет, конечно нет, холодильники, инструменты, строительные материалы. Клюшка для гольфа, бычьи рога, костюм супермена. 

        На первом этаже у нас кафе, фришоп, кинотеатр, модный бар и огромная сцена, под которую можно прятаться и сидеть часами. В подвале - веломастерская. За окном – сад, из гостиной – выход на уютную крышу, там: валяться, пить вино, играть в футбол, рассказывать секреты и придумывать сплетни. Нас восемь, девять, десять и две собаки, одна из которых на самом деле кошка,  каждый день мы встаем, пытаемся вставать, в одно время, будим друг друга самыми отвратительными способами, затем чай, кофе, джоинт, кто что делает сегодня, как заставить горы грязной посуды исчезнуть, что делать с глубокой 5х2 метра дырой в полу, бассейн, камера пыток, хранилище пьяных панков? Еще один день и мы все еще тут.

       Чиним, моем, строим, ленимся, переодеваемся, пляшем, играем в прятки. Потом нам надоедает, мы садимся на велики и едем, купаться в грязном канале, лазить по деревьям, ужинать на соседних сквотах, искать новые дома, исследовать город, концерты, голые вечеринки, пьяные шатания, помойки, затем усталые перемещения, откровенные беседы, рой пытающихся говорить людей, но это уже утро.  Так вышло, что мы все очень наглые, честные, гиперактивные и нам вообще плевать, именно поэтому я  впервые за эти три месяца чувствую себя как дома. Про нас говорят, что мы сексисты, мачисты и дети дьявола, но в ответ мы только сотрясаемся от смеха, держась за наши большие сытые животы. Наша crew – это семья, банда, тусовка, о которой каждый из вас мечтает всю свою жизнь и чаще всего не находит.

 

        Кроме этого, я читаю книги, читаю классическую русскую литературу, чтобы помнить язык, перевожу тексты, работаю, нет, уж не работаю, в веганском ресторане, пишу, организую языковую школу и фри-шоп, устраиваю вторую кухню для постоянного кафе внизу, коллекционирую рецепты коктейлей для бара, учу французский и испанский, преподаю английский и русский, занимаюсь муай тай в засквотированном спортзале, пускаю пузыри, состою в секретном закрытом клубе  женщин-сквоттеров, борюсь за права ЛГБТ в России, езжу на велосипеде, загораю под солнцем, мокну под дождем, три пары обуви – все мокрые, сушу их в стиральной машинке, смотрю Orange is the New Black или Animal Autopsy, в одном кармане у меня кусок гашиша, во втором - пакет травы, изучаю bitcoin, катаюсь на моем новом скейтборде, живу в Hackney.
 

       Да, я живу в Hackney и это охуенно. Охуенно – жить там, где ты должен жить. Hackney – это Kreuzberg в самом начале джентрификации, с той только разницей, что сквоттинг в Лондоне все еще очень возможен. Вокруг сквота – куча вьетнамских и китайских магазинов, 1 pound shops, турецкий ресторан с килограммом хумуса за 2 фунта, церковь с самым большим candle dumpster ever,  самый красивый на свете Regent’s Canal, салатовый парк, склад дестрибьюции овощей с неограниченным количеством еды каждое утро, помойки Iceland, набитые хлебом и булочками, бассейн, офис с 3D-принтером, библиотека, в которой хочется остаться навечно, соседи, которые полюбили нас так, что нам нужно сквотировать дополнительное здание для их подарков. В общем, все, что нужно для зависти – оно вокруг меня и моего дома.

        Сверхтайное, второе, название нашего дома – bubble house, потому что все, кто здесь живут – профессиональные бабблеры. И теперь и я. Что это значит? Это значит, что молодые красивые люди, с полубритыми цветными головами, грязными собаками и ленивыми, но добрыми, улыбками пускают много пузырей, или мало, но большие, или целый поток разных, но таких, что не помещаются в ваши фотоаппараты, вы отходите подальше, просите повторить,  это нужно показать друзьям, родителям, детям, нет, еще одна с вами на это фоне, три попытки, наполненная радугой область, обычно округлой формы, ограниченная стенками из специальной жидкости. Да, мы – обладатели особенной магической формулы, загадочной субстанции, делающей детей счастливыми, а всех остальных - идиотами. 

        Иногда меня начинает укачивать от этой устроенности, от сочных манго и мягких матрасов, от возможности лежать неподвижно и не отвечать на вопросы, от того, что все, что тебе хочется – нужно просто взять, что если не сделаешь что-то сегодня, то, возможно, сделаешь это завтра. Я могу голой бегать по комнатам, ссать в чью-то тарелку, сжечь себя посреди дома – и это будет ок. Периодические конфликты и моменты всеобщей усталости – это наша единственная связь с реальностью. Мы можем часами сидеть, в дождь – под Dark Buddha Rising, в солнце – под Ultimate spinach, и молча курить. Я не доверяю людям, которые постоянно счастливы.

        Только что я увидела огромную крысу, перебежками изучающую комнату моего друга. Длинное тело, кожаный хвост, усы. Что это значит? Это значит, что тут больше нет мышей, а также, что мы все-таки грязные, и что нас, возможно, скоро выселят. Я не люблю крыс, это унизительно – иметь хвост длиннее, чем ты сам. Я показала моему другу щель, через которую она пропала, и он мне не поверил. Мне никто не верит, не верят они, что Россия – это дерьмо, что я не помню ни одного стихотворения, зато разбираюсь в теории множеств, что самое страшное – это скука, что можно представить самую жестокость, сделать ее, и тебе за это ничего не будет. Поэтому, если нас выселят, то я буду сожалеть, но не очень. Окружать себя удобствами и ежедневно жить среди них – чертова обломовщина, онанизм и позор.  Именно поэтому через два месяца я уплываю в Мексику, потом постоянно на юг, пока не упрусь в конец континента, или раньше в чей-нибудь Калашников где-нибудь в Колумбии. Но об этом, как и о кое-чем другом  - отдельный doc файл, открытый вот тут вот уже. Oi!